VK

15 posts
Karl Radek post pinned
24 Sep 2017
С насмешкой над моей гордынею бесплодной
Мне некто предсказал, державший меч в руке:
Show more
Ничтожество с душой пустою и холодной,
Ты будешь прошлое оплакивать в тоске.

В тебе прокиснет кровь твоих отцов и дедов,
Стать сильным, как они, тебе не суждено;

На жизнь, ее скорбей и счастья не изведав,
Ты будешь, как больной, смотреть через окно.

И кожа ссохнется, и мышцы ослабеют,
И скука въестся в плоть, желания губя,

И в черепе твоем мечты окостенеют,
И ужас из зеркал посмотрит на тебя.

СЕБЯ ПРЕОДОЛЕТЬ! Когда б ты мог! Но, ленью
Расслаблен, стариком ты станешь с юных лет;

Чужое и свое, двойное утомленье
Нальет свинцом твой мозг и размягчит скелет.

Заплещет вещее и блещущее знамя, -
О, если бы оно и над тобой взвилось! -

Увы! Ты истощишь свой дух над письменами,
Их смысл утерянный толкуя вкривь и вкось.

Ты будешь одинок! - в оцепененье дремы
Прикован будет твой потусторонний взгляд

К минувшей юности, - и радостные громы
Далёко в стороне победно прогремят!
0 people reacted
154 views
Karl Radek
4 Oct 2017
HistoryPorn
4 Oct 2017
Советский композитор Сергей Прокофьев скончался в Москве в коммунальной квартире в Камергерском переулке 5 марта 1953 года. Он умер в один день со Сталиным. Весь центр был оцеплен. Траурная церемония должнаShow more была пройти на следующий день в Союзе композиторов на Миуссах. Но шла многотысячная толпа, и подогнать автобус к дому оказалось невозможно. Тогда гроб с телом композитора понесли на руках шестеро студентов-добровольцев. Два километра они прошли за пять часов, иногда опуская свою печальную ношу на мерзлый тротуар, чтобы отдохнуть.
11 person reacted
55 views
Karl Radek
3 Oct 2017
Мне повстречался дьяволёнок,
Худой и щуплый - как комар.
Он телом был совсем ребёнок,
Лицом же дик: остёр и стар.

Шёл дождь... Дрожит, темнеет тело,
Намокла всклоченная шерсть...
И я подумал: эко дело!
Ведь тоже мерзнет. Тоже персть.

Твердят: любовь, любовь! Не знаю.
Не слышно что-то. Не видал.
Вот жалость... Жалость понимаю.
И дьяволёнка я поймал.

Пойдем, детёныш! Хочешь греться?
Не бойся, шерстку не ерошь.
Что тут на улице тереться?
Дам детке сахару... Пойдёшь?

А он вдруг эдак сочно, зычно,
Мужским, ласкающим баском
(Признаться - даже неприлично
И жутко было это в нём) -

Пророкотал: "Что сахар? Глупо.
Я, сладкий, сахару не ем.
Давай телятинки да супа...Show more
Уж я пойду к тебе - совсем".

Он разозлил меня бахвальством...
А я хотел еще помочь!
Да ну тебя с твоим нахальством!
И не спеша пошел я прочь.

Но он заморщился и тонко
Захрюкал... Смотрит, как больной...
Опять мне жаль... И дьяволенка
Тащу, трудясь, к себе домой.

Смотрю при лампе: дохлый, гадкий,
Не то дитя, не то старик.
И все твердит: "Я сладкий, сладкий..."
Оставил я его. Привык.

И даже как-то с дьяволёнком
Совсем сжился я наконец.
Он в полдень прыгает козлёнком,
Под вечер - темен, как мертвец.

То ходит гоголем-мужчиной,
То вьётся бабой вкруг меня,
А если дождик - пахнет псиной
И шерстку лижет у огня.

Я прежде всем себя тревожил:
Хотел того, мечтал о том...
А с ним мой дом... не то, что ожил,
Но затянулся, как пушком.

Безрадостно-благополучно,
И нежно-сонно, и темно...
Мне с дьяволёнком сладко-скучно...
Дитя, старик,- не все ль равно?

Такой смешной он, мягкий, хлипкий,
Как разлагающийся гриб.
Такой он цепкий, сладкий, липкий,
Всё липнул, липнул - и прилип.

И оба стали мы - едины.
Уж я не с ним - я в нём, я в нём!
Я сам в ненастье пахну псиной
И шерсть лижу перед огнем...
0 people reacted
64 views
Karl Radek
30 Sep 2017
Михаил Литвак: «Говорят, что надежда умирает последней. Я бы убил ее первой. Убита надежда - и пропадает страх, убита надежда - и человек становится деятельным, убита надежда - и появляется самостоятельность.»
11 person reacted
72 views
Karl Radek
26 Sep 2017
HistoryPorn
26 Sep 2017
Цена победы. Соломон из гитлерюгенда.

В 1941 году в Минске 16-летний еврейский подросток СоломонShow more Перель попал в плен к фашистам, но сумел убедить их, что он — этнический немец. Позднее он вступил в гитлерюгенд, где провел почти четыре года, воевал на стороне гитлеровцев в вермахте, был в плену, а в 1948 году эмигрировал в Израиль.

Сегодня Соломону Перелю 92 года. В 2015 году он дал интервью ведущему передачи «Цена победы» радиостанции «Эхо Москвы» Владимиру Рыжкову, в котором рассказал непростую, но удивительную историю своей жизни.

В конце 1936 года, после того как Гитлер пришел к власти, мы бежали из Германии в Польшу, в город Лодзь. Не успели мы выучить польский язык и начать новую жизнь, как 1 сентября 1939 года Германия напала на Польшу. Всех евреев начали сгонять в гетто. Я вместе со своим старшим братом бежал из Лодзи на восток, добрался до города Гродно в Белоруссии. С 1939 по 1941 год мы находились в этом месте.

Как известно, 22 июня 1941 года Германия напала на Советский Союз. Город Гродно располагался в пятнадцати километрах от немецкой границы и фактически в первый же день был захвачен нацистами.

Нас с братом наскоро подняли, попросили одеться, потому что немцы уже стояли на подступах к городу. Нам было необходимо срочно эвакуироваться в Минск. Дорога от Гродно до Минска запомнилась мне как чудовищное переживание, связанное со смертью, огнем и бомбежкой.

Я видел смерть собственными глазами, потому что немецкие штурмовики бросали бомбы в огромных количествах. Они сыпались вокруг нас. К сожалению, надо сказать, что Красная армия в тот момент в панике бежала перед наступающими нацистами. И я между ними.

Как мне удалось скрыть, что я еврей? Перед тем как пройти проверку, стоя в очереди, носком ботинка я вырыл небольшую ямку в земле, в которую сбросил все документы. Без всех этих бумаг я прошел досмотр. У меня было четкое ощущение того, что я приближаюсь к собственной смерти. Мне было 16 лет. Дрожащими губами я прошептал: «Мама, папа, я не хочу умирать». Из находившегося неподалеку леса я уже слышал выстрелы — там расстреливали людей. И неожиданно для себя я услышал приказ: «Руки вверх!» Настала моя очередь.

Я поднял вверх дрожащие руки, и вдруг немец спросил меня: «Ты еврей?» Мне было абсолютно ясно, что если сейчас я отвечу правду, то это будут мои последние слова. Мне нужно было принять судьбоносное решение: выбрать между отцом и матерью, потому что отец, когда мы прощались, сказал мне продолжать оставаться евреем, верить в Бога, и тогда Всевышний, возможно, сохранит мне жизнь. Мой отец был раввином.

Мама сказала мне буквально два слова: «Шломо, сынок, иди, потому что ты должен жить». Мама приказала мне остаться в живых. И я не могу передать, сколько силы дали мне эти два коротких маминых слова.

Тогда, стоя перед немецким солдатом, я должен был сделать выбор между отцом и матерью. Прислушаться к словам отца означало принять смерть. Или же я мог оставить свой иудаизм и свое еврейство и последовать совету матери — остаться в живых. Я совершенно не хотел оказаться жертвой, погибнуть в тот момент. И я сказал следующее: «Я не еврей, я — этнический немец, фольксдойче».

В тот момент (да и сейчас) мне казалось, что самая важная ценность — это человеческая жизнь. Этот же принцип существует и в еврейской традиции: абсолютный примат ценности человеческой жизни. Я прислушался к словам матери.

Поскольку я родился в Пайне, мой немецкий язык был безупречным. Это спасло мне жизнь. И здесь случилось чудо: немецкий солдат мне поверил. Он не только не заставил меня снять штаны (именно так немцы определяли евреев), но и очень обрадовался, увидев своего. Он подумал, что я принадлежу к поволжским немцам.

Меня препроводили к командованию части, где немецкий офицер встретил меня с распростертыми объятиями. Первый вопрос, который он мне задал: «Где твои документы?» А я ведь их все похоронил.

И тогда я воспользовался единственным оружием, которое у меня было, — ложью. Мне пришлось придумывать все очень быстро и с самого начала, менять имена, даты, почти всю свою жизнь.

Офицер спросил меня: «Как тебя зовут?» Я понимал, что если скажу свое настоящее имя: Соломон или Шломо, то это будет равносильно самоубийству. Первое имя, которое пришло мне в голову, было Йозеф. В тот момент я совершенно не мог представить, что вот эта маленькая ложь приведет меня через несколько месяцев в ряды гитлерюгенда.

Немцы очень обрадовались, когда узнали, что я знаю русский. Меня сразу же взяли в часть, одели в стандартную немецкую форму с орлом, со свастикой. В составе этой части я прошел от Минска до пригородов Москвы.

Итак, я стал переводчиком. На фронте я пробыл более полугода. Правда всегда оставался за линией фронта. Почему? Во-первых, у меня не было оружия. Во-вторых, я был несовершеннолетним. Мне только должно было исполниться 18 лет.

Когда мы стояли на подступах к Москве, немецкие офицеры уже планировали победный парад на Красной площади. Они говорили, что Сталин и советское правительство бежали из города, что дорога открыта. Но вдруг по немецким позициям был открыт ураганный огонь. Впервые я услышал приказ, отданный, разумеется, по-немецки: «Отступаем!»

Потом наступила зима, очень тяжелая, морозная. Немцы по причине излишней самонадеянности в достаточной мере не подготовились к суровым погодным условиям. Ведь летом 1941 года все они были уверены, что до конца года, до наступления русской зимы с легкостью дойдут до Уральских гор, что победа будет за ними. После этого должна была начаться германизация тех, кого они называли «Иванами».

Немецкий офицер, при котором я состоял переводчиком, по окончании войны хотел меня усыновить, поскольку у него не было собственных детей. Именно он отослал меня в Германию, где я учился в школе гитлерюгенда.

Так или иначе, но полгода я провел в немецких частях, будучи евреем. Все это время я боялся, что меня разоблачат, раскроют. Однако внутри меня начали действовать, скажем так, очень мощные силы самозащиты. Эти силы управляли мной, помогая и подсказывая, что делать и что говорить. Постепенно я начал забывать о своем еврействе, превратился в немца.

Проведя два года в детском доме в Гродно, я проникся, полюбил русскую культуру, русские песни. Мне было очень больно видеть то, что немцы делали по дороге в Москву. Для того чтобы местное население не вступало в партизанские отряды, гитлеровцы вешали людей на проезжих дорогах между городами и селениями. Таким образом они пытались запугать местных жителей. На груди повешенных пестрели плакаты: «Такая судьба постигнет всех и каждого, кто попытается присоединиться к партизанам».

До сих пор у меня перед глазами стоит картина: молодая девушка, повешенная на дереве, на груди которой прикреплен кусок картона с надписью: «Я была партизанкой». Также я помню, как при захвате Витебска всех евреев собрали на стадионе. Никто из них не остался в живых.

Еще один удивительный эпизод из моей жизни — это допрос сына Сталина, Якова. Это было под Смоленском. Несколько советских офицеров было захвачено в плен, и кто-то сказал, что среди них находится сын Сталина. Немецкий офицер, обер-лейтенант Хайнеман был как раз тем человеком, кто взял в плен Якова Джугашвили. Яков был капитаном артиллерии, поэтому, среди всего прочего, от него потребовали раскрыть позиции собственной батареи. Он отказался, назвав только собственное имя и воинское звание.

Его очень быстро забрали в штаб части, откуда перевели в Берлин, а затем в концентрационный лагерь. Немцы потом утверждали, что сын Сталина погиб от разрыва бомбы во время бомбардировки территории концлагеря англо-американской авиацией. Но существует и другая версия, которая гласит, что в момент, когда Красная армия приближалась к Веймару, Яков Джугашвили и Эрнст Тельман были казнены.

Что касается гитлерюгенда, то в этой школе я провел три с половиной года, то есть до конца войны. Естественно, за все это время случались ситуации, когда я был близок к провалу, к обнаружению. Например, был совершенно удивительный случай, когда меня не то чтобы раскрыли, а я раскрылся сам. У меня была девушка, немка. Это была такая подростковая влюбленность. Она была фанатичной нацисткой. Однажды вечером я решил зайти к ней в гости. Ее не было, но дома была ее мама. Я уже собирался уходить, но вдруг она пригласила меня войти в дом. Только я опустился в кресло, как она ни с того ни с сего: «Скажи, Юп (Юп — это сокращение от Йозеф), ты действительно немец?» Я не знаю, что случилось со мной в тот момент, но я ответил ей: «Нет, я не немец, я — еврей».

Это был 1944 год. Видимо, я подсознательно искал кого-то, с кем мог бы поделиться своим секретом. И, судя по всему, интуиция подсказала мне, что на этого человека, на эту женщину, можно было положиться.

Мама моей девушки отреагировала неожиданно. Прежде всего она успокоила меня, сказав: «Юп, я не сдам тебя полиции». Она поцеловала меня в лоб (я никогда не забуду этот поцелуй) и посоветовала быть аккуратнее с ее дочерью, поскольку та, будучи убежденной нацисткой, могла запросто выдать меня полиции. И она действительно сохранила мою тайну. О том, что я еврей, ее дочь узнала только после окончания войны.

Был еще один случай, когда немец понял, что я еврей. Это было еще в части. Лето 1941 года выдалось очень жарким. Мы двигались по дорогам, покрытым пылью. Естественно, все были в грязи. Что в этом случае делали немецкие офицеры? Захватив какую-нибудь деревеньку, устраивали баню. Обычно баней служило помещение кухни, потому что в русских домах именно там располагалась большая печь, которая грела всю семью зимой. В таких импровизированных банях мы мылись группами.

Я, естественно, не мог позволить себе мыться со всеми, поскольку был обрезан. Я всегда ждал, пока помоются все, а потом заходил сам. Однажды я остался на кухне один, разделся, и вдруг немецкий офицер (он был у нас врачом) обхватил меня крепко сзади. Почувствовав, что он прикасается ко мне, я собрал все свои силы для того, чтобы избежать изнасилования.

Освободившись, я повернулся к нему лицом. Офицер посмотрел на меня и, увидев, что я обрезан, воскликнул: «Юп, ведь ты же еврей!» Я ничего не ответил, разрыдался, потому что был уверен, что сейчас он достанет пистолет и застрелит меня на месте. К тому же у него была еще одна причина уничтожить меня — я знал, что он гомосексуалист.

Но здесь я столкнулся с проявлением гуманизма и человечности. Прежде всего он успокоил меня, сказав: «Юп, не рыдай так громко, нас могут услышать». А потом он произнес очень важную для меня фразу: «Юп, поверь, есть другие немцы». Для меня это было очень важно. Это дало мне надежду, усилило веру в жизнь. Я думаю, что это была самая красивая история дружбы между еврейским подростком и немецким офицером за всю Вторую мировую войну. К сожалению, Хайнц (так его звали) пал в боях под Ленинградом.

© Дилетант
11 person reacted
69 views
Show more