Солнце болеет.
Хрипит, кашляет.
Тащится вверх, изнывая от жара,
хватается за облака
миллионом лучей,
бездомное,
пьяное.
Ползет высоко над землей,
тащит себя на небо.
Выжигает воздух вокруг,
жжет себя изнутри,
умирает само от себя,
и упрямо ползет,
чтобы встать в зените.
Встает, качается на звездном ветру.
Смотрит вниз, высоко ли падать.
Тянет лучи к земле,
хочет кого-то найти.
Шарится, ищет,
тычется в стекла,
гладит по лицам,
щупает нос и щеки,
губы. Рты.
Ищет весь день,
никого не находит
и прячется в облаках.
Думает —
хорошо бы отсюда упасть
и разбиться всмятку,
разлететься лучами,
распылиться фотонами,
стать звездным ветром.
Но земля не пускает,
держит своей атмосферой,
приходится — осторожно,
по шажочку,
по капле
стекать
лучами,
золотой кровью
пачкая облака.
Солнцу жарко,
его лихорадит.
Чумные темные пятна
проступают на солнечной коже,
оно рвет себе грудь, чтобы стало легче,
но там, внутри, только солнечный ветер,
и больше ничего нет.
Солнце тащится вниз, умирать.
Спускается к океану,
такое маленькое и слабое,
что даже арктический лед
смеется над ним.
В океане тихо и гулко,
пахнет солью,
камнями,
прибоем
и черными скалами.
В океане бездонная пустота.
Солнце шевелит плавниками,
бьет хвостом,
разевает пасть,
длинное, тяжелое,
ничье.
Далеко-далеко на севере
синий солнечный кит
уходит в черную глубину.
Дальше.
Глубже.
Далеко-далеко на севере
в океан сползает ледник.
Старый-старый.
Синий.
Соленый.
С грохотом,
с треском
разрывает себя на части,
крошит себя в океан
огромными глыбами.
Они плывут по течению,
красивые,
мертвые,
ледяные.
Солнечный кит
кусает их из глубины,
чтобы завтра, когда опять
карабкаться,
кашлять,
жечься,
внутри было холодно
северно
снежно.
Солнечный кит живет
сто тысяч лет
сто миллионов
пять миллиардов
триллион восемьсот дней.
Нас еще не было,
а он уже был.
Никого еще не было,
а он уже был.
Никого не будет,
Никого нет.
Ничего нет.
И нас нет.