Мальчик направил бинокль к самому видимому месту реки и затаил дыхание.
Вот он. Там, впереди, на синей-синей кромке Иссык-Куля появился белый параход.
Выплыл. Вот он! С трубами в ряд, мощный, красивый!
Он плыл, как по струне, ровно и прямо.Теперь можно было заметить, как покачивается он на
волнах, как за кормой остается светлый вспененный след. Он медленно и
величественно шел своей дорогой, неведомо откуда и неведомо куда.
Было долго видно, как плывет пароход, и мальчик долго думал о том, как
он превратится в рыбу и поплывет по реке к нему, к белому пароходу...
Он мечтал превратиться в рыбу так, чтобы все у него было рыбье - тело,
хвост, плавники, чешуя, - и только голова бы оставалась своя, на тонкой шее,
большая, круглая, с оттопыренными ушами, с исцарапанным носом. И глаза такие
же, какие были. Конечно, чтобы они при этом были не совсем такие, как есть,
а глядели, как рыбьи.
Превращение должно было произойти в дедовой запруде. Раз - и он рыба.
Затем он сразу перепрыгнул бы из запруды в реку, прямо в бурлящую стремнину,
и пошел бы вниз по течению. И дальше так - выпрыгивая и оглядываясь по
сторонам; неинтересно ведь плыть только под водой.
Проплывает он по волнам иссык-кульским, с волны на волну, с волны на волну - и тут навстречу белый пароход.
"Здравствуй, белый пароход, это я!"

Он не знал, что никогда не превратится в рыбу. Что не доплывет до Иссык-куля, не увидит белый параход и не скажет ему: "Здравствуй, белый параход, это я!"
Одно лишь могу сказать теперь - он отверг то, с чем не мирилась его детская душа.
И в этом мое утешение.
Он прожил, как молния, однажды сверкнувшая и угасшая. А молнии высекаются небом. А небо вечное.
И в этом мое утешение.
И в том еще, что детская совесть в человеке - как зародыш в зерне. Без зародыша зерно не прорастет.
И чтобы ни ждало нас на свете, правда пребудет вовеки, пока рождаются и умирают люди.