Раз человечество поголовно отречется от Бога, то само собою, без антропофагии, падет все прежнее мировоззрение и, главное, вся прежняя нравственность, и наступит все новое. Люди совокупятся, чтобы взять от жизни все, что она может дать, но непременно для счастья и радости в одном только здешнем мире. Человек возвеличится духом божеской, титанической гордости и явится человекобог. Ежечасно побеждая уже без границ природу, волею своею и наукой, человек тем самым ежечасно будет ощущать наслаждение столь высокое, что оно заменит ему все прежние упования наслаждений небесных. Всякий узнает, что он смертен весь, без воскресения, и примет смерть гордо и спокойно, как Бог. Он из гордости поймет, что ему нечего роптать за то, что жизнь есть мгновение, и возлюбит брата своего уже безо всякой мзды. Любовь будет удовлетворять лишь мгновению жизни, но одно уже сознание ее мгновенности усилит огонь ее настолько, насколько прежде расплывалась она в упованиях на любовь загробную и бесконечную

Прекрасная глубокая тишина, в которой я живу и расту вопреки шуму мира, в которой пожинаю плоды того, что не отнять у меня ни огнем, ни мечом

Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма, за смолу кругового терпенья, за совестный деготь труда. Как вода в новгородских колодцах должна быть черна и сладима, чтобы в ней к Рождеству отразилась семью плавниками звезда. И за это, отец мой, мой друг и помощник мой грубый, я — непризнанный брат, отщепенец в народной семье, — обещаю построить такие дремучие срубы, чтобы в них татарва опускала князей на бадье. Лишь бы только любили меня эти мерзлые плахи — как прицелясь на смерть городки зашибают в саду, — я за это всю жизнь прохожу хоть в железной рубахе и для казни петровской в лесах топорище найду

Для того ль должен череп развиться во весь лоб — от виска до виска, чтоб в его дорогие глазницы не могли не вливаться войска?

Блажен кто праздник жизни рано оставил не допив до дна. Кто не дочел ее романа, и все же успел растаться с ним, как я с Онегиным моим