Judex est lex loquens

Моя броня — презрение, мой щит — отвращение, мой меч – ненависть. Никакой пощады! Чистота через ярость, гордость через ненависть, и пусть огонь внутри тебя зажжет всё вокруг!

В жизни — война. В смерти — покой. В жизни — позор. В смерти — искупление.

Тогда возглаголет к ним гневом Своим, и яростию Своею смятет я.

"Hávamál "("Речи Высокого"):
heilir hildar til, heilir hildi frá,
koma þeir heilir hvaðan.
(И здравыми храбрые прянут на брань,
Воротятся здравыми с бранных полей,
Все безбедно прибудут домой.)

...Верь мне, да не споткнётся
конь твой, летящий вскачь!
Скоро вернётся солнце,
друг мой: отчаяние прячь.
Да не дрогнет твоя рука!
Все отлитые пули
мимо тебя просвистят,
не задев.
Уже ткут нам шелка
для орденских лент
белые пальцы прекрасных дев.

Если достаточно долго не терять веру в орлов, нанесённых на знамя, которому служишь, можно увидеть, как они выклевывают глаза твоих врагов.

«Кто поклялся на государственном флаге, себе не принадлежит».

... и безжалостные орлы
смотрят с твоих плеч,
сжав когтями парчу и шёлк.
В бледных руках твоих - меч.
Что ж, забирай долг.

Лейтенант дежурной части медленно вынул из ящика стола лист бумаги, положил его перед собой, взял ручку, поднял на меня глаза и сказал: - Цель рождения?
Я замялся…

- Ты хотел быть воином?
- Нет!
- Тогда почему ты здесь?
- Потому что другие не могут.

Всё на свете должно происходить медленно и неправильно, чтобы не сумел загордиться человек, чтобы человек был грустен и растерян.

Человек имеет право быть добрым до определенного предела. А дальше — или всех грызи, или лежи в грязи.

Одиночество — это некий абсолют. Единственное существующее. Все остальное плод нашего воображения. Иллюзия. Помни об этом. И старайся поступать соответственно. Не жди для себя ничего, кроме самого худшего. Если случится что-то приятное, тем лучше.
Ингмар Бергман

Раненый зверь живёт, пока он хочет жить, — но вот он почувствовал, что там, куда он уже проваливается временами, ничего не будет, ни звука, ни запаха, никаких тревог, а только покой и тьма, — и впервые он захотел этого. Возвращаться ему было не к чему. И прежние, ещё вспыхивавшие в нём видения - некогда сладостные, озарявшие жизнь, - теперь только мучили его, как дурной, постыдный при пробуждении сон.
Достаточно он узнал наяву о мире двуногих, пропахшем жестокостью и предательством.

Нам время оставить Руслана, да это теперь и его единственное желание - чтоб все мы, виновные перед ним, оставили его наконец и никогда бы не возвращались.
Но - так суждено было Руслану, что и в последний свой час не мог он быть оставлен Службою. Она и отсюда его позвала, уже с переправы к другому берегу, - чтоб он хотя бы откликнулся. В этот час, когда её предавали вернейшие из верных, клявшиеся жизнь ей отдать без остатка, когда отрекались и отшатывались министры и генералы, судьи и палачи, осведомители платные и бескорыстные, и сами знаменосцы швыряли в грязь её оплёванные знамена, в этот час искала она опоры, взывала хоть к чьей-нибудь
неиссякшей верности, - и умирающий солдат услышал призыв боевой трубы.
Ему почудилось, что вернулся хозяин - нет, не прежний, кто-то другой, совсем без запаха и в новых сапогах, к которым ещё придётся привыкать. Но рука его,
лёгшая на лоб Руслану, была твёрдой и властной.